«Давно пропавший» — приговор или надежда?

«Никто не забыт, ничто не забыто» — этот лозунг родился в память Великой Отечественной войны. Но вряд ли можно подобрать девиз, столь же хорошо подходящий к делу поиска пропавших. Точно так же в течение многих лет родственники, волонтеры и правоохранители продолжают искать тех, кто пропал много лет назад. Находят информацию, проверяют факты, выявляют похожих на давних «потеряшек». Судя по количеству историй со счастливым концом, нельзя терять надежду даже спустя многие годы…

По статистике, большинство пропавших детей обнаруживаются вскоре после исчезновения. В среднем, в течение недели так или иначе достоверно устанавливают судьбу девяти из десяти «потеряшек». Остальные – те, кого «по горячим следам» найти не удалось. Именно про них мы чаще всего слышим в передачах типа «Жди меня» и в резонансных медиасюжетах. Некоторые в розыске годы, а то и десятилетия…

Значит ли это, что давно пропавшего ребенка невозможно разыскать? Вовсе нет.

Для начала, розыскное дело по такому «потеряшке» не закрывается. Правоохранители периодически актуализируют информацию по давно пропавшим, напоминая о них не только личному составу, но и обывателям – через прессу и плакаты-ориентировки. Еще чаще это делают волонтеры, занимающиеся розыском пропавших – помимо медиа, к их услугам еще и Интернет.

Если ребенок пропал в достаточно раннем возрасте, надежда, что он «вспомнит себя», довольно мала. К тому же дети растут и меняются быстро, и спустя несколько лет фотография из розыскного дела уже мало помогает. Одним из способов актуализировать поиск является возрастная реконструкция внешнего вида пропавших. Основанная на методе советского антрополога М.М.Герасимова – того, кто «восстанавливал» внешность Ивана Грозного и Андрея Боголюбского – эта методика позволяет весьма достоверно понять, как пропавший ребенок мог измениться внешне за прошедшие годы.  Если в деле удалось применить возрастную реконструкцию – шансы на выявление пропавшего резко повышаются, ибо те, кто ведет поиск, располагают уже актуальным «портретом» жертвы (с поправкой на прическу и прочие «переменные факторы»). И, говоря проще, у них больше шансов обратить внимание на некоего прохожего и задуматься: «А не встретил ли я Ивана Иванова, пропавшего 14 лет назад?»

Именно так, между прочим, было актуализировано общественное внимание к делу Лизы Тишкиной, пропавшей в 2009 году в «закрытом» городе Саров. Тогда ей было десять лет.  Одна из первых возрастных реконструкций, сделанных в России, была выполнена именно по Лизе Тишкиной – еще в 2012 году. Однако «сработало» это спустя пять лет – в Москве, в пункте раздачи еды бездомным, волонтеры обратили внимание на женщину, весьма похожую внешне на пропавшую Лизу. К сожалению, это оказалась не она – но эта история подтвердила, что о пропавших помнят даже спустя многие годы после их исчезновения. По американской статистике, каждое седьмое «давнее» дело о пропавшем ребенке «распутывается» именно благодаря возрастной реконструкции…

Как показывает реальная жизнь, надежду не следует терять ни через десять, ни даже через двадцать лет после исчезновения близкого человека. Бывает, что в поисках помогает та самая «насыщенность» информационного пространства – давняя информация в открытом доступе. И «чудо» случается…

Так, например, произошло с Юлией Моисеенко, пропавшей в четырехлетнем возрасте в Беларуси. 1 октября 1999 года девочка ехала с отцом в электричке «Минск – Осиповичи». Отец заснул (или был избит?) и пришел в себя только на конечной станции – но дочери с ним уже не было. Родители объехали все станции по маршруту, расклеивали объявления, говорили с железнодорожниками, нашли пассажиров той электрички. Проверяли даже колодцы в округе. Подключилась милиция – правоохранители опросили возможных очевидцев, разместили ориентировки, информацию о «потеряшке» озвучили СМИ – но было бесполезно. Параллельно, похоже, милиционеры отрабатывали версию убийства девочки ее отцом – и, видимо, чересчур ей увлеклись, если даже в 2017 году тестировали отца на полиграфе. А пока ребенок числился в розыске без какой-либо информации, и в газетной публикации 2017 года Юлия Моисеенко фигурировала как один из примеров «давно пропавших».

Все это время ребенок находился… в России. Каким-то невероятным способом (возможно, с бомжами-путешественниками) четырехлетняя девочка добралась до Рязани. Там на станции на одинокого ребенка («спутники» на какой-то миг исчезли) обратили внимание российские милиционеры. Ребенка обогрели-накормили и стали искать родителей. Однако искали их исключительно по Рязанской области – может быть, отчасти потому, что у девочки была книга с библиотечным штампом из местного Ряжска. На белорусские слова в речи девочки ни милиционеры, ни специалисты органов опеки, к сожалению, не обратили должного внимания –да и с Интернетом в те времена все было совсем плохо, так что мгновенно проверить «информационное пространство» по всему миру возможности не было. Девочка попала в интернат, а затем – в приемную семью под новой фамилией, где и росла. Окончила школу, пошла в техникум, вышла замуж, родила дочь, развелась, стала встречаться с новым парнем…

Именно он и заинтересовался по-настоящему прошлым своей подруги. И, сложив в голове все, что она рассказывала о себе, задал в самом обычном Интернете нужные поисковые запросы. И… весьма быстро вышел на публикацию о пропавшей двадцать лет назад белорусской девочке. Совпадало почти все, что можно было сопоставить – от отчества и возраста до места пропажи (электричка) и шрама в «особых приметах». Нашлась и ориентировка двадцатилетней давности. Молодой человек рассказал об итогах своих поисков подруге – и после недолгого обсуждения взялся за телефон, набрав номер того самого белорусского РОВД.

Белорусские милиционеры опросили девушку на предмет возможных подробностей. Она вспомнила отдельные элементы из своего детства, имена родителей, наличие брата и сестры. Прислала девушка и свои фотографии – специалисты подтвердили, что по возрастным изменениям это вполне может быть та самая «давняя потеряшка». Тогда девушку пригласили в Беларусь, где правоохранители сделали сравнительный анализ ее ДНК с ДНК ее возможной биологической матери. После этого все сомнения отпали – россиянка Юлия Горина оказалась той самой Юлей Моисеенко, пропавшей двадцать лет назад в белорусской электричке. «Дело закрыто. Ребенок найден».

Это не единственная история подобного рода. Как отмечали белорусские милиционеры, еще одна пропавшая девочка точно так же успешно нашлась на российской территории – правда, ее искали не двадцать, а всего лишь семь лет. Но такие случаи показывают: символические свечи, зажигаемые волонтерами каждый год в Международный день пропавших детей – 25 мая – действительно освещают всем пропавшим дорогу домой. И даже спустя десятилетия семьи воссоединяются…